Темный огонь - Страница 50

Граф ничего не сказал. Его лицо приобрело непроницаемое выражение. Все еще хмурясь, Линдлей продолжил:

– Она очень хороша, старина. Я ее видел на сцене. Критикам она тоже нравится. Прекрасна! Неожиданна! Даже в Патриции не было ничего подобного – это невинность и чувственность вместе. Полагаю, ты поступил правильно, позволив ей уйти в театр. Должен сказать, там она явно на месте. Но не знаю, станет ли она такой же великой актрисой, как ее мать.

Граф уставился на него потемневшими глазами и Линдлей решил, что друг разгневан. Но Линдлей не понимал, что послужило тому причиной. Однако в сидящем напротив него человеке чувствовалось явное и сильное напряжение.

– Ты говоришь так, словно влюблен в нее, – ровным тоном произнес граф.

Линдлею вдруг захотелось как-нибудь изменить тему, но он подавил в себе это желание.

– Не сходи с ума! У меня десяток любовниц, как тебе прекрасно известно.

Граф глубоко вздохнул:

– А она тебя видела?

Линдлей заколебался. Если он хотел говорить откровенно, то сейчас был самый подходящий момент. И он сказал:

– Мы поговорили после спектакля.

Граф промолчал, его взгляд обратился к окну, к обсаженной деревьями площади за стеклом. Начинался дождь, мелкий и унылый.

– Она все еще твоя подопечная? – вдруг спросил Линдлей.

– Юридически – да, – ответил Шелтон.

Линдлея охватило жестокое разочарование. Похоже, ему придется остаться другом Джейн, несмотря на все его романтические притязания. Ну, по крайней мере, до тех пор, пока она не достигнет совершеннолетия.

Однако Линдлей не удержался и от следующего вопроса:

– Ты не собираешься повидать ее? Она играет в «Критерионе».

Граф с яростью ткнул сигару в пепельницу.

– Нет! – Он встал. – У меня свидание с Амелией, у Хэррода, мы там обедаем. Хочешь присоединиться?

Линдлей вежливо отказался. Ответ графа порадовал его.

Глава 27

В зрительном зале было темно и тихо, публика, словно зачарованная, следила за Джейн, освещенной яркими лучами прожекторов.

Он стоял совершенно неподвижно, прислонясь окаменевшей спиной к двери, ведущей в фойе. Он не собирался отыскивать место, чтобы сесть, но не собирался и уходить. Шел уже третий, последний акт, но Ник только что приехал. И он смотрел на сцену, не в силах отвести глаз от актрисы, как, впрочем, и все остальные в зале.

Но мысленно граф Драгморский отчаянно ругался. Видит Бог, он ненавидел эту женщину! Но ведь прошло так много времени… он-то думал, что ничего не почувствует, увидев ее. Что он будет холоден и безразличен. Однако ничего подобного на безразличие он не ощущал; напротив, его кровь кипела от горячего гнева. Граф содрогался от злости!

Услышав вчера о Джейн, он не смог удержаться. Да, она была прекрасна – Линдлей говорил правду. В ней ощущалось странное противоречие между ангельской невинностью и плотской чувственностью. Губы графа насмешливо скривились. Хотел бы он знать, скольких любовников она имела за прошедшее время. Он твердил себе, что его это не касается, но тут же, не сдержавшись, выругался вслух.

– Ш-шш! – тут же зашипели на него ближайшие зрители. Он пытался заставить себя уйти… но ничего не получалось.

А когда актриса отпустила особо забавную шутку и зал раскатился весельем, граф даже не улыбнулся. Ведь она бросила его. Он любил ее – а она его бросила.

Но как бы ни силен был в это мгновение гнев в душе графа, отчаяние было сильнее. Он не должен был позволять ей жить в Лондоне одной, без защиты. Впрочем, когда она сбежала, граф немедленно направил человека к Гордону, в театр «Лицей», чтобы убедиться: она добралась до места в целости и сохранности. А потом он отдался гневу и ненависти, проводил дни в черном отчаянии и находил утешение в бутылке, запираясь на долгие часы в библиотеке. Через несколько дней он все же слегка опомнился и уехал в Драгмор. Гнев и боль немного утихли, а когда прошло несколько месяцев, он уже вообще ничего не чувствовал.

Он лишь раз встретился с Гордоном, чтобы уточнить размер пособия, которое он выплачивал для Джейн. Потому что она по-прежнему оставалась его подопечной. Гордон заверил его, что Джейн совсем не является для него тяжким бременем, что он любит ее, как любил бы родную дочь, и всегда был другом ее матери. Но граф, не удовлетворенный этим, решил оказывать девушке денежную поддержку. Разумеется, он не встречался с самой Джейн, еще чего не хватало! Он вообще выбросил ее из головы.

Ну, если не считать, конечно, тех одиноких мгновений в темноте, когда она вдруг являлась ему, и он, полусонный, тянулся к ней… но она исчезала, ее не было рядом.

Спектакль закончился, и Джейн вышла с поклоном – одна на огромной сцене, перед зрителями, вопящими от восторга. Граф стоял, словно окаменев, и ни на секунду не отводил от нее взгляда. А она сияла улыбкой, взволнованная, радостная, и, когда кто-то бросил к ее ногам охапку красных роз, рассмеялась и, взяв один цветок, бросила его обратно в публику. Граф почувствовал, как в броне его ненависти появилась основательная трещина. Радость Джейн была такой заразительной. Граф в отчаянии попытался поплотнее укрыться за злобными чувствами, он напряженно выпрямился, изобразив на лице отвращение. Джейн под крики: «Ангел! Ангел! Наш Ангел!» скрылась за кулисами.

«Ангел, – яростно подумал граф. – Ведьма она, а не ангел!» И он так стиснул кулаки, что самому стало больно.

В фойе он остановился. Толпа текла вокруг него; как обычно, люди старались обойти его сторонкой и вовсю таращили на него глаза. Те, кто узнавали его, тут же начинали оживленно перешептываться, но все заглушали разговоры о Джейн – со всех сторон звучали похвалы ей, особенно из уст мужчин. Ник почувствовал, как в его душе зреет некое мрачное намерение. И при этом, к сожалению, он ощутил также, что все его тело горит и пульсирует. Он прекрасно знал, что ему, черт бы все побрал, следует немедленно направиться к выходу из театра. Но вместо этого он развернулся и резко зашагал за сцену.